Меню

Касса: 8 (8172) 75-70-73

Пианист Рувим Островский: «Для меня главное – делать что-то лучше, чем раньше»

Пианист Рувим Островский: «Для меня главное – делать что-то лучше, чем раньше»

На сцене Вологодской филармонии вновь выступил  заслуженный деятель искусств республики Карелия, профессор Московской консерватории имени П.И. Чайковского Рувим Островский. Музыкант хорошо знаком вологодской публике, он посещал Вологду много раз, исполняя произведения классиков.

Рувим Островский в интервью рассказал о своей творческой деятельности в трех направлениях: исполнительском, педагогическом и научно-исследoвательском.

– Рувим Аронович, для того чтобы стать профессиональным классическим музыкантом, необходим долгий и кропотливый труд. Как Вы начинали этот путь? Это был Ваш собственный выбор?

– Да. Это был редкий случай всеобщего согласия: когда мой выбор и желание родителей совпали. При этом не было никаких сомнений, я знал, что хочу быть музыкантом почти с рождения, сколько себя помню. Сомнения появились позднее. Уже в консерватории, повзрослев, я стал думать, как герой одной из пьес Мольера: «Кой черт понес меня на эти галеры?». Тогда я начал очень сильно в себе сомневаться и понимать, что то, что я делаю, очень далеко от идеала. И, к сожалению, этот разрыв с годами только усиливается, потому что опыт приносит всё новые постижения безграничности великой музыкальной материи, а человеческие возможности скудны и отнюдь не беспредельны.

– А в жизни Вы тоже проявляете высокую требовательность к себе, как и в профессии?

– Не думаю, что в жизни я преуспел в работе над исправлением собственных ошибок. Я четко знаю свои недостатки, но не всегда хватает времени, чтобы с ними бороться… Есть ритм, в котором нужно просто выполнить то, что должен, а это вынуждает откладывать работу над собой на потом.

– Вы начинали преподавать в Петрозаводской консерватории, сейчас Вы – профессор в Московской консерватории имени Чайковского. Есть ли разница в преподавании в столице и провинции?

– Разница есть, безусловно. Но она выражается не черно-белыми красками. Я не могу сказать, что где-то менее, а где-то более интересно. Если говорить о вовлеченности в музыкальную «центрифугу», то, пожалуй, мои петрозаводские ребята могли бы дать фору московским. В Петрозаводске среди моих учеников были интересные личности: очень уязвимые с точки зрения профессиональной мощи, но духовно гораздо более богатые, чем многие мои московские лауреаты.

– Рувим Аронович, Ваше творчество многогранно: это и исполнительство, и педагогическая, и научно-исследoвательская деятельность. Как Вам удается сочетать эти направления?

– Научно-исследовательская деятельность в прошлом, сейчас у меня не хватает на это времени, к сожалению. Сегодня педагогика и концертная деятельность вышли на первый план.

– Вы являетесь автором многих статей, посвященных проблемам фортепианного искусства. А что привело Вас к исследованию данной проблематики?

– Я никогда не писал о проблемах пианизма, не занимался изучением методологии пианизма. Я писал о фортепианной музыке, о репертуаре, об интересных мне композиторах, сочинениях. Моя диссертация посвящена тому, как личность, педагогика и пианизм Ференца Листа спроецировались на русское фортепианное искусство. Любое профессиональное мышление отчасти научно. Беда современного пианизма состоит в том, что он довольно часто находится вне поля интеллектуальных процессов, превращается в некое физиологически-спортивное активное действо, в котором очень мало размышления и глубокого философически-эмоционального чувствования. Работа над музыкальным текстом требует невероятной точности, разъяснения самому себе, что происходит. Мне кажется, что увлекать музыкой, навязывать её никому не надо. Либо она принимает к себе, либо не открывается.

– Как Вы думаете, оставляет ли эпоха некий след на музыкантах одного поколения? Как Вы можете охарактеризовать современное поколение музыкантов?

– Я, к величайшему своему стыду, плохо знаю современную музыку. У меня нет на это времени, и в те моменты, когда я пытаюсь вникнуть, у меня возникает ощущение, что я просто не понимаю, о чем идет речь. Та музыка, которая написана на понятном для меня языке, мне малоинтересна, потому что это чаще всего перепевы каких-то высоких образцов, которые, на мой взгляд, не нужно вторично пересоздавать. Музыка крутого авангарда, которая пишется по самым современным техническим канонам, моему скудному разумению чаще всего недоступна. Могу сказать, что эстрадная музыка меня не затрагивает.

– Вы регулярно концертируете за рубежом, выступали в Канаде, Германии, Австрии, Японии. Чувствуете ли разницу между зарубежной и русской публикой в восприятии музыки?

– У меня нет особенно времени регистрировать тонкости реакции, потому что я настолько занят задачами, которые ставлю перед собой, что восприятие публики идет лишь боковым зрением, которое не всегда четко всё улавливает. Могу сказать, что внешне публика ведет себя по-разному, репертуар тоже где-то воспринимается более сродственно, органично. Но в целом попытка очень сильно дифференцировать ментальные особенности разных народов, на мой взгляд, преувеличенно назойлива. Мне представляется, что человеческая природа существует гораздо больше в рамках одного культурного пространства. Сейчас я часто бываю в Китае, для меня это инопланетное пространство, в реакциях которого я ничего не понимаю. А что касается европейской культуры, то здесь человеческих общностей гораздо больше, нежели различий.  

– Ваш репертуар охватывает фактически всю историю фортепиано. А есть ли у Вас любимый композитор?

– В разные периоды жизни список сокровищ конфигурируется по-разному, хотя общий перечень имен примерно один и тот же. В таких случаях я говорю, что если мне приставят пистолетное дуло к виску и попросят назвать одного композитора, то я скажу – Шуберт. Как в Маленьком Принце, у меня тоже есть сокровенная планета, где я себя чувствую самим собой. Шуберт – символическая, знаковая фигура.  Пока у человека есть Шуберт, он не будет чувствовать себя одиноким, потому что способность композитора к дружескому теплу каким-то мистическим образом и после его смерти витает в воздухе и для посвященного очень ясна. 

 – Можете ли Вы сказать, что нашли свое призвание в жизни?

Мне кажется, человек не может знать этого сам. Это могут знать люди, которые что-то от него получают, если их жизнь каким-то образом украшена и обогащена его деятельностью. Я меньше всего пытаюсь рассматривать жизнь с точки зрения пользы и комфортности для меня самого. Для меня самое главное – терпение и смирение, и после каждого акта отчаяния умение продолжить путь, пытаться делать то, что делал раньше, но ещё лучше.

 

Евгения ЛАПЦОВА